ЦЕНТРАЛЬНАЯ ГОРОДСКАЯ ПУБЛИЧНАЯ
БИБЛИОТЕКА имени А. П. ЧЕХОВА
*******************************************************
Отдел информационной и справочно-библиографической работы
К 140-летию А. П. Чехова
Информационное издание “Поэтический сонет” предлагает пользователям венок стихов, который сплела благодарная Россия своему любимому писателю – Антону Павловичу Чехову.
Составитель: Тимошенко Э.В.
Компьютерный набор: Демина И. В.
Таганрог
2000
СОДЕРЖАНИЕ:
РОССИЙСКИЕ ПОЭТЫ О ЧЕХОВЕ
Бродский И. Посвящается Чехову
Даль(Казакъ Лугансiй) “Тому, который преуспелъ”
Кобзев И. И. Чеховская провинция
Lolo[Мунштейн Л. Г. ] Прочел я Чехова “Три года”
Lolo. Страничка из письма CDIV
Lolo. Страничка из письма DXCII
Lolo. Домой вернулся я разбитый
Lolo. Не торопись, поэт построчный
Lolo. «Вишневый сад»... «Вишневый сад»
Лукьнов А. Памяти А. П. Чехову
Новиков И. А. За чтением Чехова
Новиков И. А. “Дом с мезонином”
Плевако С. Памяти А. П. Чехову
Плещеев А. Н. Антону Павловичу Чехову
Руссатъ Е. Памяти А. П. Чехову
Черный С. Простые слова ( Памяти Чехова )
Черный С. Ах, зачем нет Чехова на свете!
Щепкина-Куперник Т. Памяти Чехова
ДОНСКИЕ ПОЭТЫ О ЧЕХОВЕ
Бондаренко И. И. Легенда о Чайке
Сапотская Н. Человек, в котором все прекрасно
Филиппова О. Снег шелестит по Таганрогу
Перечень изданий, в которых опубликованы стихи об А. П. Чехове
Пришедшiй въ жизнь, чтобъ быть Антошей,
Любилъ онъ смъхъ беззлобной шутки,
Но жизнь давила тяжкой ношей,
Но дни безъ солнца были жутки...
И замеръ смъхъ... Съ тоскливымъ стономъ
Ушли со струнъ былыя грезы,
Антоша сдълался Антономъ
И тихой грусти далъ намъ слезы.
Пусть смерть ему сомкнула въки,-
Не умеръ онъ, пъвецъ печали,
И не умретъ для насъ вовъки.
Михаил Бескинъ
Чеховский юбилейный сборник.-М.,1910.-с.14
Закат, покидая веранду, задерживается на самоваре.
Но чай остыл или выпит; в блюдце с вареньем - муха.
И тяжелый шиньон очень к лицу Варваре
Андреевне, в профиль особенно. Крахмальная блузка глухо
застегнута у подбородка. В кресле, с погасшей трубкой,
Вяльцев шуршит газетой с речью Недоброво,
У Варвары Андреевны под шелестящей юбкой
ни-че-го.
Рояль чернеет в гостиной, прислушиваясь к овации
жестких листьев боярышника. Взятые наугад
аккорды студента Максимова будят в саду цикад,
и утки в прозрачном небе в предчувствии авиации
плывут в направлении Германии. Лампа не зажжена,
И Дуня тайком в кабинете читает письмо от Никки.
Дурнушка, но как сложена! и так не похожа на
книги.
Поэтому Эрлих морщится, когда Карташев зовет
сразиться в картишки с ним, доктором и Пригожкиным.
Легче прихлопнуть муху, чем отмахнуться от
мыслей о голой племяннице, спасающейся на кожаном
диване от комаров и от жары вообще.
Пригожин сдает как ест - всем животом на столике.
Спросить, что ли доктора о небольшом прыще?
Но стоит ли?
Душные летние сумерки, близорукое время дня,
пора, когда всякое целое теряет одну десятую.
“Вас в коломянковой паре можно принять за статую
в дальнем конце аллеи, Петр Ильич”. “Меня?” -
смущается деланно Эрлих, протирая платком пенсне.
Но правда: близкое в сумерках сходится в чем-то с далью,
И Эрлих пытается вспомнить, сколько раз он имел
Наталью Федоровну во сне.
Но любит ли Вяльцева доктора? Деревья со всех сторон липнут к распахнутым окнам усадьбы, как девки
к парню.
У них и следует спрашивать, у ихних ворон и крон;
у вяза, проникшего, в частности, к Варваре Андреевне
в спальню,
он единственный видит хозяйку в одних чулках.
Снаружи Дуня зовет купаться в вечернем озере.
Вскочить, опрокинув столик! Но трудно, когда
в руках Все козыри.
И хор цикад нарастает, по мере того как число
звезд в саду увеличивается, и кажется ихним голосом.
Что, если в самом деле? “Куда меня занесло?”- думает Эрлих, возясь в дощатом сортире с поясом.
До станции - тридцать верст; где-то петух поет.
Студент, расстегнув тужурку, упрекает министров в
косности.
В провинции тоже никто никому не дает.
Как в космосе.
Хрустя по серой гальке он прошел
Покатый сад, взглянул по водоемам,
Сел на скамью... За новым белым домом
Хребет Яйля и близок и тяжел.
Томясь от зноя, грифельный журавль
Стоит в кусте. Опущена косица,
Нога - как трость... Он говорит: “Что, птица?
Недурно бы на Волгу, в Ярославль!”
Он, улыбаясь, думает о том,
Как будут выносить его - как сизы
На жарком солнце траурные ризы,
Как желт огонь, как бел на синем дом.
“С крыльца с кадилом сходит толстый поп,
Выводит хор... Журавль, пугаясь хора,
Защелкает, взовьется от забора -
И ну плясать и стукать клювом в гроб!”
В груди першит. С шоссе несется пыль,
Горячая, особенно сухая.
Он снял пенсне и думает, перхая:
“Да-с, водевиль... Все прочее есть гиль”.
1908 И. Бунин
Бунин И. Собр.соч.в 9-ти т. - М.,1965.- т.1.- с.308
Въ далекомъ скучномъ Таганрогъ,
Надъ моремъ съро-голубымъ,
Въ степной глуши, гдъ вдоль дороги
Стоятъ желтъющiе стоги
И пыль клубится, точно дымъ,
Гдъ надъ пшеничными полями
Хлопочутъ важные хохлы,
Гдъ передъ длинными арбами
Бредутъ лънивые волы,
Гдъ звъзды ярки и свътлы.-
Родился онъ, живой, беспечный,
Съ горячей ласковой душой,
Подобной степи бесконечной,
Весеннимъ солнцемъ залитой...
Онъ росъ подъ жгучими лучами
Степного солнца и кругомъ
Глядълъ пытливыми глазами,
И отражались чуко въ немъ
Родного края впечатлънья:
Полусожженнныя поля,
Ночного въра дуновенье,
И тихiй шелестъ ковыля,
И прiазовскiя станицы
Съ рядами низенькихъ домовъ,
И длинныхъ ветелъ вереницы
Вдоль грязныхъ, тинистыхъ прудовъ...
А въ скучномъ пыльномъ Таганрогъ
Онъ видълъ жизни сърый тонъ,
Пустыя радости, тревоги,
Заботы, дрязги, лънъ и сонъ;
Среди тупой мертвящей тины
Онъ видълъ скучныя картины
Тоскливой жизни безъ лучей,
Смъшныхъ и сумрачныхъ людей...
И, покидая степь родную,
Онъ сохранилъ въ душъ своей...
Онъ понялъ царство душъ туманныхъ,
Тоскливо спящихъ мертвымъ сномъ,
И рядъ страницъ благоуханныхъ
Онъ написал о нихъ потомъ...
Его влекла литература,
Влекло искусства торжество...
Но непривътливо и хмуро
Столица встрътила его.
Былъ труденъ путь его тернистый,
Но онъ душой не унывалъ,
И смъхъ безпечный и лучистый
Въ его твореньяхъ не смолкалъ;
То были яркiя страницы;
Въ нихъ проходили вереницы
Смъшныхъ и сумрачныхъ людей,
Ему знакомыхъ съ юныхъ дней;
Смъялся онъ, но все темнъе
И глуше дълалось кругомъ...
И смъхъ его звучалъ блъднъе
И безнадежнъй съ каждымъ днемъ...
То были сумрачные годы;
Въ Россiи царствовалъ застой,
Давя мертвящею тоской;
И онъ всъ русскiя невзгоды
Глубоко чувствовалъ душой...
И смолкъ навъки смъхъ веселый,
И мракъ тоскливый и тяжелый
Его творенiя одълъ,
И въ нихъ уныло зазвучали
Мотивы, полные печали...
Душою чуткой онъ болълъ
За длинный рядъ чужихъ страданiй,
За горькiй жребiй “Дяди Вани”,
За злую долю “Трехъ сестеръ”,
Вступившихъ съ жизнью въ тяжкiй споръ.
И все печальнъй и печальнъй
Страницы дълались его,
И сказкой призрачной и дальней
Казалось свъта торжество...
Глухiе, сумрачные годы
Его къ могилъ привели;
Онъ видълъ счастiе вдали,
Но не дождалсядней свободы,
Счастливыхъ дней родной земли...
Wega
Чеховский юбилейный сборник.- М., 1910.- с. 12-14
(казакъ Луганскiй )
“Тому, который преуспълъ
И мудро сочетать сумълъ:
Умъ пламенный съ душою мирной,
Беспечность съ жизнью трудовой,
Насмъшку съ милой простотой,
И лиру съ трубкою клистирной”
Чехов А.П.Русская быль: Сборник статей.- М.,1910.- с.
Брожу по набережной снова.
Грустит на рейде теплоход.
И прелесть улочек портовых
Вновь за душу меня берет.
Прохладно, солнечно и тихо.
Ай-Петри в скудном серебре.
...Нет, не курортною франтихой
Бывает Ялта в январе.
Она совсем не та, что летом,-
Скромна, приветлива, проста.
И сердце мне сжимает эта
Застенчивая красота.
И вижу я все чаще-чаще,
В музейный забредая сад,
Бородку клином, плащ летящий,
Из-под пенсне усталый взгляд...
Ю. Друнина
Друнина Ю. Избранные произведения в 2-х т. - М., 1981.- т. 2. - с. 287
Отцвътаютъ вишни... отцвътаютъ!
Начался ихъ тихiй бълый летъ...
Лепестки скамейки покрывають:
Прилетитъ, забьется и - замретъ...
Дъвушки въ сиреневыхъ накидкахъ
Съ грустнымъ взглядомъ тихихъ карихъ глазъ -
Съ зонтиками въ паутинныхъ ниткахъ -
Лепестки цълуютъ наклонясь.
Топоры меланхоличны на закатъ...
Рубятъ паркъ! Удары далеки -
Рубять съ опушки... но въ раскатъ
Рухнувшихъ деревьевъ гнетъ тоски...
Уже паркъ; просвъты за вътвями;
И - полей невыносима даль...
И скамьямъ, знакомымъ вензелями,
Дъвушки несутъ свою печаль.
Умираютъ жутко, одиноко
Нъжной мглой повитыя мечты...
Грезится о миломъ, о далекомъ...
Осыпаются вишневые цвъты.
И тяжка на сердцъ безнадежномъ
Чья-то темная, холодная рука...
Ахъ, контральтомъ 1), горестнымъ и нъжнымъ,
Запъвай, безбрежная тоска!
Левъ Зиловъ
Чеховский юбилейный сборник.- М.,1910.- с.19-20
Он был в гостях и позвонить домой
Хотел. Но странно - в памяти заминка.
А ощущалось это как грустинка.
“Стареем, - он подумал, - боже мой,
При чем тут грусть? Грусть старая
пластинка...
И Какой-то дрянью голова забита.
Как редко, кстати, я звоню домой...”
И вдруг припомнил - жизнь его
разбита.
Фазиль Искандер
Поэзия. Альманах. 1985. Вып.43.- М.,1985.- с.4
Военные уходят маршем,
Вновь станет в городе пустынно,
И смотрят вслед им Ольга
с Машей
И младшая сестра Ирина.
Как символ света, с болью споря,
Обнявшись, в платьицах
старинных
Любовь, и Вера, и Надежда -
Вы неразрывны, вы едины,
Вас исповедовали прежде
Мария, Ольга и Ирина.
Все повторяется на свете:
Пусть взяты техникой вершины,
Стоят три женщины, три
горя -
Мария, Ольга и Ирина.
И будут так стоять от века:
И свет и боль - неистребимы,
“Зачем живет?” - искать ответа
Мария, Ольга и Ирина.
В расчета век любовью светят
Мария, Ольга и Ирина.
Средь суеты и спешки нашей,
Три хрупкие, как бы с картины,
Глядят с надеждой Оля с Машей
И младшая сестра Ирина.
Светлана Кнопова
Новый мир.- 1983.- N3.- с. 149-150
Мне видится провинция далекая,
Закиданная палою листвой.
Где, как по ксилофону, звонко цокая,
Извозчики рысят по мостовой...
А в сумерках бульварами, бульварами,
Где тусклые фонарики горят,
Телеграфисты шествуют с гитарами
И барышням о чувствах говорят.
Вокруг домов сады шумят вишневые.
Заросшие крапивой и репьем.
А в тех домах шкафы стоят дубовые,
Корицей пахнет, пахнет имбирем.
И в каждом доме, в каждом палисаднике
Хозяйка миловидна и стройна.
Анфиса, Серафима, Леокадия -
Такие у красавиц имена.
Серебряные крестики непрочные
Они под блузкой носят на себе.
И что-то есть шальное и порочное
В их строго засекреченной судьбе...
1968 И. Кобзев
Кобзев И. И. Избранное.- М., 1985.- с. 111
Я стою перед старым портретом,
Озаренный торжественным светом
Предвечерней, усталой тиши,
Перед взглядом спокойным, молчащим,
Слышу голос, в тоске говорящий
О страдании русской души.
Я стою перед старым портретом,
Озаренным мечтательным светом
Уходящих вечерних лучей.
Вдруг повеяло свежей прохладой,
Ароматом Вишневого Сада
И степных многозвездных ночей.
Я стою перед старым портретом,
Озаренный тускнеющим светом.
Серых будней томителен круг...
Но, мне кажется, Чехов улыбкой
Хочет сгладить их боль и ошибку,
Точно верный, испытанный, друг.
Я стою перед старым портретом,
Озаренным таинственным светом.
Здесь повеяло Чайки крыло...
Сквозь печаль невеселого смеха
Мне кивает приветливо Чехов,
Улыбаясь тому, что ушло...
Алла Крон
Дон.- 1996.- N7.- с. 174-175
Я Чехова прочел, когда болел.
Приятель школьный мне носил из дома
Собранье сочинений - по два тома.
Я все тома в неделю одолел.
А впрочем, писем, видно, не прочел,
И пьес, должно быть, и еще чего-то;
Но если я чего-то не учел,
То я и говорю не для учета.
Но чудится мне некий символ в том,
Что, как таблетку, в день глотал я том -
Который был давным-давно написан
И в точку оказался мне прописан.
Грипп в третьем классе -
Счастье, а не зло;
Я вряд ли понял, как мне повезло;
Лишь далеко по времени отъехав,
Тот курс леченья вспомнил вдруг -
И сам,
Уже ничьим не вторя голосам,
Соединил два слова:
Доктор Чехов.
Григорий Кружков
Знамя.- 1979.- N7.- с. 67
Любой прохожий вам покажет
Тот белый дом у синих вод.
Дощечка медная расскажет
О том, что Чехов тут живет.
Капель срывается с карнизов,
Звенит за окнами весна.
Меж двух зеленых кипарисов
Даль черноморская видна.
Пронизан дом теплом и светом,
Вещей ненужных в доме нет.
Стол, книжный шкаф, диван - все это
И составляет кабинет.
Вот левитановской рукою
Давно написанный этюд.
Жила березка под Окою,
Теперь живет березка тут.
Рахманинов играл здесь Грига,
Шаляпин пел друзьям не раз...
Вот недочитанная книга,
Вот недописанный рассказ.
Седое море пенной чашей
Кипит в порыве молодом,
И музыкою отзвучавшей
Наполнен этот милый дом.
По узенькому переулку,
Еще вчера наметив путь,
Ушел он к морю на прогулку
И задержался где-нибудь.
1958 М. Лиснянский
Лиснянский М. С. Избранные произведения в 2-х т.- М.,1989.- т.1.- с. 103
Прочел я Чехова “Три года”,
И боборыкина “Ходок”...
Пусть Чехов пишет больше строк,
А Боборыкин... От извода
Бумаги, перьев и чернил
Его сдержать не хватит сил.
Пусть Чехов скуп, зато он мил:
Все у него так просто, ясно,
И в тоже время так прекрасно...
Растет, растет его успех.
Но Чехов милых “Пестрых писем”
Был как-то больше независим,
И веселей звучал для всех
Его здоровый, бодрый смех
(...)
Lolo
Чеховиана. Чехов и его окружение.- М., 1996.- с. 125
СDIV(...)
На юг мечтательно уехав,
Оттуда наш милейший Чехов
(Мой неизменный фаворит)
Свои шедевры нам дарит.
Но не пленительной природе
Страны, “где зреет апельсин”,
Не в итальянском небосводе
Берет он краски для картин...
В его рассказе “На подводе”
Рисует южный карандаш
Родную глушь, родной пейзаж,
Непроходимые дороги
И безысходную печаль;
Не грез волшебные чертоги,
Не восхитительную даль.-
Они его душе далеки,
И наша русская тоска
Ему понятна и близка.
И тихой грустью дышат строки
Его рассказа. Прежний смех,
Создавший Чехову успех.
Веселья струны отзвучали;
Но он мне мил в своей печали,
Мне дорог этот скорбный тон -
Больной души чуть слышный стон...
Lolo (Л. Г. Мунштейн)
Чеховиана. Чехов и его окружение.- М., 1996.- с. 136-13
DXCII
...Я стал ленив феноменально...
Больной, усталый ум далек
От фельетонных резвых строк;
Перо беру я машинально
И проклинаю горький рок!
Ты будешь нынче недоволен -
Ты, вместо шуток и острот,
Услышишь гамму скорбных нот...
Дурные вести: Чехов болен...
Наш милый Чехов... Злой недуг,
Как неизменный, верный друг,
С ним неразлучен... Теплый юг
Не оправдал надежды сладкой...
Как не задуматься украдкой
Над страшной, вечною загадкой,
Над грозной тайной бытия!
Как не роптать на злобу рока,
Когда он жалит, как змея,
Когда бессмысленно жестоко
Он губит пышные цветы
И наши лучшие мечты!
Ты ропщешь в злых тисках бессилья,-
А жизнь ведет неравный бой
С непобедимою судьбой,
И никнут сломанные крылья...
Lolo ( Л. Г. Мунштейн)
Но ты громишь неутомимо
Все то, что ново... Ты влюблен
В избитый, старенький шаблон.
Как ты смакуешь промах каждый,
Как рад отметить ты провал,
С какой едва прикрытой жаждой
Колеблешь гордый пьедестал.
Но тщетны жалкие усилья:
Твоя коварная стрела
У “Чайки” ранила лишь крылья, -
Но слава Чехова цела,
И “лавр не сдвинулся с чела”!..
Lolo
Домой вернулся я разбитый, -
И нашей жизни тяжкий мрак
Мне показался беспросветным,
И человек - таким бесцветным,
Таким ничтожным, незаметным,
Таким затерянным в глуши,
С тоскливой жалобой души
И стоном сердца безответным.
Что вместо всяких умных слов,
Взамен критической оценки
Какой-нибудь фигуры, сценки,
Я плакать, плакать был готов
О бедном Астрове, о Соне,
Об их безрадостной судьбе,
О дяде Ване... о себе...
Писать в сугубо-дельном тоне,
Иль зубоскалить в фельетоне
Об этой пьесе?.. Это стон!
А кто же пишет фельетон,
Статью, рецензию - о стоне? (...)
Lolo
Не торопись, поэт построчный,
Не забегай вперед - о нем
Писать со временем начнем,
Когда настанет час урочный
Во дни, когда “Вишневый сад”
Москвич увидит на афише,
Потом на сцену бросит взгляд...
Ну, а теперь, мой друг, потише,
Умерь поток ненужных фраз
И преждевременный экстаз (...)
Lolo
Чеховиана. Чехов и его окружение.- М., 1996.- с. 126-127
... “Вишневый сад
” ... “Вишневый сад”...
Я повторять сегодня рад
Два этих слова неустанно...
Они звучат... благоуханно,
Как песня юга, как весна,
Как майской ночи тишина (...)
Lolo
Чеховиана. Чехов и его окружение.-М.,1996.- с.127
Сегодны хочется поплакать
Надъ милымъ Чеховымъ... Вокругъ,
Въ сердцахъ, въ умахъ - съдая слякоть...
Ты зналъ ее, угасший другъ, -
Ты вскормленъ былъ убогой эрой,
Своихъ героевъ ты встръчалъ
Во мглъ дъйствительности сърой,
Во тьмъ “незыбленмыхъ началъ”...
На мигъ проснулись мы въ надеждъ
На яркi радостный разсвътъ ...
Но мигъ прошелъ - надежды нътъ.
Родная слякоть прошлыхъ лътъ
Надъ нами властвуетъ, какъ прежде ...
“Вишневый садъ” заглохъ, поблекъ,
У “Чайки” - сломанныя крылья,
И “Дядя Ваня” одинокъ,
И “Три сестры”, въ тоскъ безсилья,
Ужъ не мечтаютъ о Москвъ
Как о далекомъ божествъ...
Lolo
Чеховский юбилейный сборник.- М.,1910.- с.24
У могилы Чехова
...Ползли года чредою черной
Надъ безутъшною страной...
Безправный, все еще покорный,
Стоналъ подъ игомъ край родной...
Но въ этомъ сонмищъ страданiй,
Безумныхъ воплей и рыданiй
Была одна слеза: она
Изъ тихой грусти соткана,
Но обладаетъ въчной силой, -
Слеза надъ чеховской могилой ...
Я помню ясно три строки
Короткой первой телеграммы,
Пролившей въ душу ядъ тоски,
Открывшей правду страшной драмы...
Изъ нихъ узналъ я въ первый разъ
О томъ, что онъ ушелъ отъ насъ,
Ушелъ прекрасный, скорбный, чистый...
Что этотъ милый взглядъ лучистый
Навъкъ померкнулъ и погасъ...
Угасъ талантъ большой, могучiй,
Закрылось солнце грозной тучей,
Осиротъло все вокругъ, -
Ушелъ родной, любимый другъ...
И думалъ я съ печалью жгучей,
Что на земномъ его пути
Едва лишь начала цвъсти
Улыбка счастья... что съ тревогой,
Съ тоской непонятой души,
Онъ шелъ тернистою дорогой
И слышалъ шопотъ смерти строгой:
“Я жду тебя! Спъши! Спъши!”
...
Прошло три мъсяца... “Ивановъ”
Шелъ въ первый разъ у “москвичей”
Толпа зоиловъ и профановъ,
Безпечный шумъ пустыхъ ръчей...
Съ тревожной поступью несмълой,
Съ печальной думой о тебъ,
Шепча проклятiя судьбъ,
Входилъ я въ храмъ осиротълый,
Гдъ мы тебя въ послъднiй разъ
Цвътами, лаврами вънчали,
Ловили взглядъ чудесныхъ глазъ,
Улыбку, полную печали,
Святую кротость мудреца,
Который видълъ зоркимъ окомъ
За этимъ праздничнымъ потокомъ
Мракъ недалекаго конца...
“Вишневый садъ” поблекъ... Съдая,
Глухая осень!.. Гдъ цвъты?
Гдъ эта зелень молодая,
Гдъ эти вешнiя мечты?
Какой онъ разбиты силой?
Гдъ ты, гдъ ты, нашъ Чеховъ милый?
“Нашъ Чеховъ милый” ... Этотъ звукъ
Теперь обвъянъ скорбной тънью,
Ручьями слезъ, могильной сънью,
Волной тоски и тяжких мукъ!..
...
Его любили мы, как друга,
Съ которымъ насъ связала нить
И грезъ и въчного недуга,
Съ которымъ можно говорить
Полунамекомъ, полусловомъ,
Съ которымъ, в сумракъ суровомъ
Тоскливыхъ будней, такъ легко
Мечтать о чемъ-то свътломъ, новомъ,
Что скрыто гдъ-то далеко,
Куда нашъ путь тернистъ и длиненъ -
Но “черезъ двъсти - триста лътъ”,
Как увъряетъ насъ Вершининъ,
Исчезнетъ тьма, и будетъ свътъ!
Студентъ Трофимовъ въритъ свято
Въ работу будущихъ годинъ:
Былое сгинетъ безъ возврата, -
Разумный трудъ, лишь онъ одинъ
Дастъ людямъ счастье... Новъ объята
Надеждой, върой... Старина
Кончаетъ дни, озарена
Лучомъ печального заката...
Но въ этой “доброй старинъ”,
Среди оставшихся развалинъ
Былыхъ въковъ, какъ въ старомъ снъ,
Есть что-то жалкое... Печаленъ
И неразуменъ прежнiй быть,
Который брошенъ и забытъ...
Но вотъ въ гнъздъ завътномъ, старомъ
Раздался первый грозный стукъ,
Стукъ топора... И этотъ звукъ
Смертельнымъ кажется ударомъ
Для разореннаго гнъзда,
Гдъ жизнь всегда была чужда
Животворящаго труда...
Слъдовъ былого нътъ ужъ болъ:
Слуга, послъднiй могиканъ,
Изъ тъхъ фанатиковъ-крестьянъ,
Что испугались свътлой воли,
Забытъ въ усадьбъ... старый кротъ
Въ пыли минувшаго умретъ.
О, намъ жалъть его не надо,
Какъ и помъщичьяго сада,
Какъ старины... Но, ахъ! мораль
Слабъе чувства - и печаль
Вливаетъ в душу каплю яда...
И почему-то всъхъ намъ жаль.
Таковъ ужъ Чеховъ... Нъжно, кротко
Похоронилъ онъ старину, -
И ворволась въ его “весну”
Меланхоличская нотка...
...
Ты навсегда ушелъ отъ насъ
Съ улыбкой кроткой и печальной,
И свътъ души многострадальной,
Как тихiй вздохъ любви, погасъ...
И плакалъ мъсяцъ серебристый,
И потемнъла даль ръки...
И садъ вишневый, садъ ушистый
Заглохъ подъ гнетомъ злой тоски...
Ушелъ! Изъ мiра лжи и прозы
Твоя душа умчалась вдаль...
Что ей земныя наши слезы
И наша поздняя печаль!..
Lolo
Чеховский юбилейный сборник. - М., 1910.- с.26-29
Образъ свътлый, образъ милый
Не могли смести года...
Надь безвременной могилой
Свътитъ въчная звъзда!
А вокругъ потокомъ мутнымъ
Жизнь кипучая течетъ
И творенiямъ минутнымъ
Призракъ славы создаетъ.
Но едва блеснула слава -
Какъ упалъ ея вънецъ,
И забвенiя отрава
Проникаетъ въ глубь сердецъ.
Что года и смерти ложе -
Жизнь твоя горитъ звъдой! -
И все ближе, все дороже
Намъ прекрасный образъ твой!
А. Лукьяновъ
Чеховский юбилейный сборник. -М., 1910. - с. 11
Послъднiй вздохъ - аккордъ печальный
Его души многострадальной
И угнетающiй конецъ ...
Недолго былъ онъ веселъ въ жизни:
Ему любовь къ родной отчизнъ
Дала страдальческiй вънецъ!
Онъ задыхался въ жизни сърой,
Но съ грустно-радостною върой
Далекiй свътъ боготворилъ ...
И часто, скорбью утомленный,
О жизни свътлой, обновленной
Въ послъднихъ грезахъ говорилъ.
Но самъ онъ зналъ, что до разсвъта
Не доживетъ душа поэта,
Какъ въ тихомъ сумракъ звъзда...
И въсть пришла съ чужбины дальной:
Въ его душъ многострадальной
Замолкли струны навсегда!
...
Онъ умиралъ въ предутреннемъ туманъ,
Когда зарей едва блеснула даль, -
Отозвалась въ его глубокой ранъ
Въ последнiй мигъ послъдняя печаль.
Рисуя жизнь далекую прекрасной,
Онъ утъшалъ, когда стояла ночь, -
Но пронеслось дыханье бури властной,
И онъ замолкъ, не въ силахъ намъ помочь.
Какъ онъ скорбътъ, что къ жизни идеальной
Дороги нътъ безъ крови и могилъ -
И онъ не могъ отдать странъ печальной
Послъднихъ силъ!
А. Лукьяновъ
Чеховский юбилейный сборник. - М., 1910. - с. 23-24
...Онъ вышелъ въ “сумерки”. Предъ нимъ
Вдали, за небомъ голубымъ,
Сверкали робкiя зарницы,
И сталъ читать умомъ живымъ
Онъ русской повъсти страницы.
Хорошiй, бодрый, молодой,
Въ душъ его жилъ смъхъ сначала,
Его жизнь бережно качала,
Как челнъ надъ свътлою водой,
И сердца грусть не омрачала.
У жизни врать онъ всталъ с перомъ,
И съ доброй, ласковой улыбкой
Онъ заносить сталъ въ своей “Альбомъ”
Штрихи и тiни жизни зыбкой.
То былъ весеннiй, юный звонъ!
Какъ золотой рейнвейнъ въ бокалъ,
Въ немъ искры юмора сверали,
И жизни гнетъ и сердца стонъ
Надъ “Чехонте” мы забывали...
И съ обаятельныхъ страницъ
Къ намъ смъхъ слеталъ неутомимо:
Пора веселыхъ, бодрыхъ лицъ,
“Хамелеона” и “Налима”!
Но годы шли. Поэта взглядъ
Сталъ зорче видъть “Тину” жизни,
Умъ отравилъ сомнънiй ядъ,
И увидалъ онъ жизнь въ отчизнъ,
Увы, совсъмъ ужъ не такой,
И сердце сжалось въ немъ тоской!
Онъ вдругъ прозрълъ, и тяжесть ноши
Онъ отгадалъ, что давитъ всъхъ, -
И беззаботный смъхъ “Антоши”
Смънилъ Антона грустный смъхъ...
Поблекли краски жизни прошлой,
Пробрался въ душу смутный “Страхъ”,
И, средь дъйствительности пошлой,
Сталъ “Черный” грезиться “монахъ”.
И жаль людей безумно стало!
Какъ “Чайка” въ чащъ камыша,
Его душа затрепетала, -
Святая, кроткая душа!
О свътломъ будущемъ вздыхая,
“Людей” онъ “хмурыхъ” сталъ пъвцомъ,
И, какъ змъя, болъзнь лихая
Ужъ обвила его кольцомъ.
Его ужъ слава осъняетъ,
И фимiамъ ему кадять,
Но грустный близится закатъ,
Но все грустнъй лучистый взглядъ:
То - “Скрипка Ротшильда” рыдаетъ,
То листья желтые роняетъ,
Чтобъ умеретъ, “Вишневый садъ”!..
Онъ, умирающiй, чужбиной
Въ обьятья принять, Поздно! Свътъ
Погасъ, и съ “Пъсней лебединой”
Ушелъ художникъ и поэтъ!..
Прахъ дорогой Москва встръчала,
Молитвы тихiя творя,
И “Панихида” прозвучала
У старыхъ стънъ монастыря.
Прошелъ онъ “Степью” русской жизни,
Вперяя взоръ въ ея “Огни”,
И въчнымъ сномъ заснулъ въ отчизнъ:
Его сегодня помяни!
Приди на тихое кладбище,
Гдъ молча высятся кресты,
Его послъднее жилище
Найди, надъ нимъ забудься ты
И погрузись въ его “Мечты”...
Потомъ, сквозь въчный шумъ столицы,
Могилъ вымолвивъ: “прости!”,
И память тъмъ его почти!
И съ новой болью, съ новой силой,
Проникнувъ въ скорби головой,
Вздохни над раннею могилой,
Надъ этой смертью роковой!
Склонись предъ памятью поэта,
Чью жизнь скосилъ недуга ядъ,
И песня чья такъ рано спъта:
Когда бъ онъ жилъ еще для свъта, -
Ему бы было пятьдесят!..
Р. Мечъ
Чеховский юбилейный сборник. - М., 1910. - с. 15-17
Совсем забыл, что книга пред тобою,
Что это в ней сияние зарниц,
И чьей-то жизнью - близкою, родною -
Повеет вдруг с развернутых страниц...
Здесь и вчера, и то, что будет завтра,
Весь человек - и сложный и простой,
А меж героев и художник - автор -
Он сам встает перед тобой живой.
Горит закат в извивах малой речки,
Склонясь к воде, купает ветви лес,
Глядит на Русь наш Чехов на крылечке -
Тишайшее из мировых чудес
Апрель 1956 г. И. Новиков
Новиков И. А. Соб. соч. в 4-х т.- М., 1967.- т.4.-с.225
Ночевала тучка золотая
на груди утеса - великана...
М. Лермонтов
Одеты музыкой слова?
Иль в слове музыка сокрыта?
Опять “из Чехова глава”
Слезами девушек полита...
И рядом музыка звучит,
Рахманинов поет про то же,
А слушатель сидит, молчит
И дышит все нежней и строже.
Что это - радость иль печаль?
Душа не знает раздвоенья,
Сливая вместе близь и даль
В струе единого волненья.
Утес и тучка... Вечный стих!
Всего две лермонтовских строчки,
Но вздох поэта не затих
В нетлеющих их оболочке.
Сердец ответный слышим стук.
И, правдой красоты томимы,
Мы знаем: и слова и звук -
В живой душе неразделимы. И. Новиков
Дом с мезонином. Парк. Две девушки-сестры.
Люблю ли я? Люблю. И вот рука невольно
Палитру ищет, кисть. И чувства вновь остры,
И молод снова я: мне радостно и больно.
И с мезонином дом - как он уныл и пуст!
Она уехала, чужой покорна власти...
Прохлада осени. И облетает куст,
Зацветший поздно так под дуновеньем страсти.
И все же не хотят опасть мои мечты,
И много лет спустя шепчу: “Мисюсь, где ты?”
6 июля 1939 г. И. Новиков
Новиков И. А. Собр. соч. в 4-х т. - М., 1967. - т. 4. - с.305, 415
Мир Чехова, до боли близкий, -
в булыжниках истертых двор,
и домик, розовый и низкий,
и меж кустов вороний спор.
Гостиная, тишь кабинета
и аккуратное бюро,
написанный рукой поэта
рецепт и тонкое перо.
И притулился в спальне тесной
обычный маленький диван,
где спал художник всеизвестный,
забредший в гости Левитан.
И слово горничной, как эхо,
несется из глубин годов,
что принимает доктор Чехов
больных здесь до шести часов.
Явившись с разных континентов,
от дальних рек и горных гряд,
собрались толпы пациентов
у этих деревянных врат.
И каждый входит молча, чинно,
спокойны жесты и шаги,
охвачен каждый беспричинно
дыханьем чеховской тоски
мечтает каждый в нетерпенье,
что разойдется полумгла
и, словно доброе виденье,
поднимется из-за стола
легко и быстро, не степенно,
листки оставив на столе,
московский врач обыкновенный,
известный ныне всей земле.
О. Орлинов
Орлинов О. Река Надежда.- М.,1982.- с.151-152
Вишни облетъли... Серебристымъ цвътомъ
Не сверкаютъ въ солнцъ пышные кусты,
И не манятъ взора ласковымъ привътомъ,
И не будятъ въ сердцъ радостной мечты.
Вишни облетъли... Нътъ весенней сказки,
Надъ ручьемъ не слышны трели соловьевъ,
Въ воздухъ не въетъ нъгой первой ласки,
Чистой красотою безмятежныхъ сновъ.
Вишни облетъли - и въ дали кристальной
Чудится мнъ призракъ осени съдой,
Осени холодной, жуткой и печальной,
Съ долгими ночами, скорбью и тоской.
И не върить сердце, что весна увяла,
Что прошли безслъдно дни волшебныхъ грезъ:
Этихъ грезъ такъ жадно мысль моя искала, -
Налетъла буря - вътеръ ихъ унесъ.
Вишни облетъли... Съ шорохомъ, уныло
Падають на землю бълые цвъты...
И подь каждой вишней - скорбная могла,
И въ могилъ каждой - грезы и мечты.
...
Облетъли вишни - и съ послъднимъ стономъ
Облетавшиъ вишенъ умеръ ихъ поэтъ.
На его могилъ, на холмъ зеленомъ
Обронили вишни свой послъднiй цвътъ.
И стоитъ могила, убрана, какъ въ грезахъ,
Бълоснъжнымъ флеромъ мертвыхъ лепестковъ,
И роса сверкаетъ, какъ сверкаютъ слезы
Надъ безмолвнымъ гробомъ нашихъ лучшихъ сновъ.
С. Ф. Плевако
Чеховский юбилейный сборник. - М., 1910. - с. 20-21
Цветущий мирный уголок,
Где отдыхал я от тревог
И суеты столицы душной,
Я буду долго вспоминать,
Когда вернусь в нее опять,
Судьбы велениям послушный.
Отрадно будет мне мечтой
Перенестись сюда порой, -
Перенестись к семье радушной,
Где теплый дружеский привет
Нежданно встретил я, где нет
Ни светской чопорности скучной,
Ни карт, ни пошлой болтовни.
С пустою жизнью неразлучной;
Но где в трудах проходят дни
И чистый бескорыстный труд
На благо края своего
Ценить умеет темный люд,
Платя любовью за него...
Не раз мечта перенесет
Меня в уютный домик тот,
Где вечером, под звук рояли,
В душе усталой оживали
Волненья давних, прошлых дней,
Весны умчавшейся моей,
Ее восторги и печали!..
Спасибо, добрые друзья,
За теплый ласковый привет,
Которым был я здесь согрет!
Спасибо вам! И если снова
Не встречусь с вами в жизни я,
То помяните добрым словом
В беседе дружеской меня.
6 июня 1888 А. Плещеев
Усадьба “Лука”
Плещеев А. Н. Стихотворения. - М., 1975. - с. 299-300
Умиралъ онъ вдали, съ безутъшной тоской
И съ глубокимъ подавленнымъ горемъ...
Угасалъ, словно солнечный лучъ за ръкой,
И ушелъ, одинокiй, на въчный покой,
Промелькнувъ, точно “Чайка” надъ моремъ.
Лебединую пъсню свою онъ не спъль,
Не послалъ на прощанье привъта,
Своихъ словъ заповъдныхъ сказать не успъль
И на то, что спросить он. у жизни хотълъ,
Не услышалъ отвъта...
Умиралъ онъ вдали... а въ родной сторонъ
“Садь вишневый” еще доцвъталъ,
Юный лъсъ еще грезилъ о свътлой веснъ,
Видълъ “небо въ алмазахъ” и въ звъздномъ
огнъ,
И о счастье мечталъ!..
Пусть пъвца дней унылыхъ давно уже нътъ,
Но живетъ его гдъ-то душа...
И, какъ эхо, звучитъ его тихiй завътъ:
“Подождите! Чрезъ триста - четыреста лътъ
Будетъ жизнь хороша!”
Е. Руссатъ
Чеховский юбилейный сборник. - М., 1910. - с. 22
Не знаю, как для англичан и чехов,
Но он отнюдь для русских не смешон,
Сверкающий, как искристый крюшон,
Печальным юмором серьезный Чехов.
Провинциалки, к цели не доехав,
Прощались с грезой. Смех их притушен.
И сквозь улыбку мукою прожжен
Удел людей разнообразных цехов.
Как и тогда, как много лет назад,
Благоухает нам вишневый сад,
Где чувства стали жертвой жалких чувствец...
Как подтвержденье жизненности тем -
Тем пошлости - доставлен был меж тем
Прах Чехова в вагоне из-под устриц...
И. Северянин
Северянин И. Стихотворения и поэмы. - М., 1990. - с.228
(Памяти Чехова )
В наши дни трехмесячных успехов
И развязных гениев пера
Ты один, тревожно-мудрый Чехов,
С каждым днем нам ближе, чем вчера.
Сам не веришь, но зовешь и будишь,
Разрываешь ямы до конца
И с беспомощной усмешкой тихо судишь
Оскорбивших землю и Отца.
Вот ты жил меж нами, нежный, ясный,
Бесконечно ясный и простой, -
Видел мир наш, хмурый и несчастный,
Отравлялся нашей наготой...
И ушел! Но нам больней и хуже:
Много книг, о, слишком много книг!
С каждым днем проклятый круг все уже
И не сбросить “чеховских” вериг...
Ты хоть мог, вскрывая торопливо
Гнойники, - смеяться, плакать, мстить.
Но теперь все вскрыто. Как тоскливо
Видеть, знать, не ждать и молча гнить!
С. Черный
Черный С. Стихи и проза. - Ростов - н/Д., 1990. - с.31
Ах, зачем нет Чехова на свете!
Сколько вздорных - пеших и верхом,
С багажом готовых междометий
Осаждало в Ялте милый дом...
День за днем толклись они, как крысы,
Словно он был мировой боксер.
Он шутил, смотрел на кипарисы
И прищурясь слушал скучный вздор.
Я б тайком пришел к нему, иначе:
Если б жил он, - горькие мечты! -
Подошел бы я к решетке дачи
Посмотреть на милые черты.
А когда б он тихими шагами
Подошел случайно вдруг ко мне -
Я б, склонясь, закрыл лицо руками
И исчез в вечерней тишине.
С. Черный
Черный С. Избранное. - Ростов - н/ Д, 1996. - с. 427
Ужели - здъсъ... Калитка сада,
Кругомъ - татарскiе дома...
Гдъ ниже бълая ограда -
Видна лазурныхъ водъ кайма.
Мы входимъ... Бълый домъ... Съ веранды
Подобьемъ пышнаго плаща -
Повсюду свъсились гирлянды
Лозъ виноградныхъ и плюща.
Июльскiq полдень знойно жарокъ,
Лишь слышно пънiе цикадъ.
Какъ онъ разросся - густъ и ярокъ
Посаженный недавно садъ!
Побъги юные могучи,
Роскошно вьется ихъ узоръ,
Поятъ ихъ влагой свътлой тучи
И обвъваетъ вътеръ съ горъ.
Здъсь каждый листъ прозрачно зеленъ,
Здъсь и средь горной высоты
Порой бълъють изъ расщелинъ
Благоуханныхъ розъ кусты.
Вотъ лавръ зелено-золотистый,
Вотъ кипарисы у стъны -
Покрыты пылью серебристой,
Какъ бы налетомъ съдины...
И - память родины далекой -
Здъсь рядомъ съ елью и сосной
Вотъ стволъ березки одинокой,
Для сердца русскаго родной.
...
Изгнанникъ съвера родного!
Здъсь приковалъ его недугъ,
Но промънять онъ жаждалъ снова
Ликующiй и свътлый югъ
На хмурый край суровыъ вьюгъ.
Его рабочiй кабинетъ
Съ уютной нишею глубокаго дивана,
Видъ на море и груды книгъ, портретъ,
Каминъ съ пе йзажемъ Левитана...
Здъсь часто видълъ онъ въ окно,
Какъ надъ волной кружилась чаекъ стая,
И мысль его неслась имъ вслъдъ витая,
И зръло творчества зерно.
И въ шумъ бурь, когда каймою пъны
Вихрь бороздилъ морскую синеву
Не здъсь ли родился, подъ ръзкiй крикъ сирены,
И вопль души его: “Въ Москву!”
Онъговорилъ: “Я умираю! -
Но для поэта смерти нътъ,
Неугасимъ - родному краю
Горитъ его созданiй свътъ.
Вишневый садъ его не срубленъ,
И вътви бълыя шумятъ,
Въ красъ весенней не загубленъ -
Онъ льетъ безсмертный ароматъ”...
Художникъ сумеречной жизни,
Откинулъ онъ безтрепетной рукой
Завъсу пошлости въ отчизнъ,
И взволновалъ сердца смятеньемъ и тоской.
О. Чюмина
Чеховский юбилейный сборник. - М., 1910. - с. 17-19
Памяти А. П. Чехова
Не мне, не мне сплетать на гроб ему цветы...
Не верит сердце в то, что жизни нет возврата.
Из дымки прошлого, как милый облик брата,
Встают знакомые, любимые черты.
На утре юности, и светлым утром мая,
Вот я брожу в саду, его словам внимая;
Он говорит о том, как нынче из земли,
Еще лишенной трав, чернеющей и влажной,
Тюльпаны ранние вдруг поднялись отважно,
О том, как яблони роскошно зацвели;
И ласка грустная прищуренного взгляда
Обводит с нежностью и свет и тени сада.
Тенистый стары сад... Он так любил его!..
Он слушал в нем весны живое колдовство,
Он в нем творил и жил... Но чеховскими снами
Не дышит старый сад; за милыми стенами
Чужие голоса, чужие дни идут,
А он, - а он нашел себе приют.
- В Москве есть монастырь, с оградою зубчатой
Покоем благостным и стариной богатый;
Там башня старая - на ней часы идут,
И отмечает бой воздушный ход минут.
Как зерна жемчуга на дно хрустальной чаши,
Как капли чистых слез из глубины души,
Минуты падают в задумчивой тиши...
По вянущим листам шаги замедлим наши,
Пусть тихо нам звучит тот серебристый звон.
Минуты падают с верхов старинной башни...
- Где день сегодняшний?.. Не он ли день -
вчерашний?
Ты поспъши домой уйти,
И погрузись въ его страницы,
Что было и что есть?.. Где истина, где сон?..
И звон серебряный - мгновением летящим
Роднит прошедшее так странно с настоящим:
И все не верится, что нас покинул он,
И все не верится, что здесь его могила,
Когда бы надпись нам бесстрастно не гласила:
“Здесь Чехов схоронен”.
Но полно, здесь ли он?.. Под тяжестью гранита
Ужель его душа погребена и скрыта?..
Ужели нет его? В прозрачной тишине,
Где слышен ход минут, как звон жемчужных четок,
Он верно с нами здесь, печален, но и кроток.
Он с нами навсегда: и в каждом сером дне,
И в русских сумерках, и в летней дреме сада,
И в нежной девушке с задумчивостью взгляда,
И в скорбной женщине с надломленной душой;
В молитвенной тоске, и чистой и большой;
В осеннем вечере и в музыке Шопена;
Он с нами, наконец, и в детской вере той,
Что человечество низвергнет узы плена,
И будет жизнь еще прекрасной и святой!..
Он с нами - навсегда: душа его родная,
Все наши тягости, сомненья, муки зная,
Нам издали дарит свой грустный, тихий свет,
Как тихая звезда над мутными волнами...
И верю: с Чеховым для нас разлуки нет,
Пока душа жива - я знаю - Чехов с нами!
Т. Щепкна-Куперик
Щепкина-Куперник Т. Л. Избранное. - М., 1954. - с. 383-384
Донские поэты о Чехове
о Чайке
Влюбленные души, как призраки, бродят
В аллеях старинного парка в ночи
Над озером черным луна колобродит,
Скулят вещуны - домовые, сычи.
Живут здесь почтенные старые тени,
Томятся от неразделенной любви,
И страхи сомнений, и муки борений
Сам дьявол смешал в их остывшей крови.
Завяли, устали от жизни и славы,
От нечего делать играют в театр,
Сменяют одни на другие забавы;
Охота на женщин, любовный азарт.
А рядом, за садом, где светит луна,
Прекрасная девушка с детства живет,
Как чайка, красива, свободна, она
О счастье мечтает, о счастье поет.
Стучит у соседей в свою колотушку
Недремлющий сторож на той стороне.
Уткнулась в подушку и дремлет простушка,
И чайку над озером видит во сне.
Но дьявол не дремлет. Две красные точки -
Багровые, страшные смотрят глаза,
И девушка сжалась дрожащим комочком,
Ни слова, ни звука не может сказать.
И вдруг закричала над озером чайка,
Ее не услышал никто в пустоте,
И только испуганных звездочек стайка
Мерцала и пряталась на высоте.
Запахло грозой, и луна испарилась,
Фонарь ее тусклый померк и погас.
Кружилась над озером чайка, кружилась,
Пока не настиг ее смертный час.
Пришел он нежданно и, может, случайно,
И душу сгубил, и любовь растоптал...
Упала к ногам неповинная чайка,
Над озером дьявол всю ночь хохотал.
Печально летели вдали журавли,
И Чехова тень промелькнула вдали...
6 ноября 1994 г. И. И. Бондаренко
Бондаренко И. И. Отблески. - Таганрог, 1998. - с. 109-110
В доме купца, торговавшего чаем и хлебом,
у малых окошек, глядящих в завьюженный сад,
родился младенец, крещенный морозом и снегом,
чья жизнь начиналась с отцовских долгов и заплат;
в городе южном с державной российскою статью,
театральным подъездом и росчерком в небе крестов,
где площадей так свободны немые объятья
и судьба выбирает тебе и друзей, и врагов.
Там, у залива, спокойно течение улиц,
а в час, когда судна на рейде белеют вдали,
кажется, что облака с парусами сомкнулись,
и сердце внимает святому гражданству земли.
А мраморный ангел, венчая часовню кладбища,
учит - молиться, прощать, безоглядно любить
и, коли господа ты в небесах не отыщешь,
человеческой совестью в бедах и радостях жить...
Л. Волошина
Дар . - 1995. - N 10. - с. 9
( А. П. Чехову)
Скамья. И человек в пальто.
В пальто и шляпе. С моря дует ветер.
И думы, думы... Не спасет никто,
Поскольку нет чудес на белом свете.
А Ольга Книппер пишет о любви.
Свою соперницу она не видит...
“Приду, приеду! Только позови!”
А он опять восторг ее остудит...
Хандра, хандра! Да как и не хандрить?
Погоды переменчивы, капризны...
Что может Чехов Книппер подарить?
Последнюю страницу жизни?
Сегодня слишком тяжело дышать.
Нет, он обязан от женитьбы отказаться,
Не должен сцены, наконец, ее лишать,
Она сама же пожалеет, может статься...
В Москве театр, поклонники, успех,
А в Ялте одиночество с брюзгою.
Ждут “Трех сестер”,
Но что-то, как на грех,
Не ладится то с этой, то с другою...
Дождь начинается. Пора домой.
И человек пошел неторопливо.
За ним собаки побрели гурьбой
И чайка вслед кричала сиротливо...
К. Исхакова
Исхакова К. Муха в кефире. - Ростов - н/ Д, 1996. - с. 10-11
дом
Этот маленький дом
Утопает в вишневом саду,
За деревьями прячется он,
Не желает он быть на виду.
В этом доме икона в углу,
Лампа круглая над столом,
И сундук на дощатом полу
Дышит памятью о былом.
Говорят здесь о том,
Что однажды явился на свет
Мальчик Чехов Антон,
Доброй прозой оставивший след...
Тишина и уют
Умиляют своей простотой,
Словно Чехова тут
В гости ждут с дорогою душой...
Этот маленький дом
И вишневых деревьев наряд -
Быль о времени том
Сквозь улыбчивый чеховский взгляд.
К. Исхакова
Дар. - 1995. - N10. - с. 9
Чехов
Он был и детский врач, и терапевт,
Хирург и тонкий диагностик.
В своем уезде он один за всех,
И в творчестве умело перебросил мостик.
Из медицины, что была “женой”,
В литературу, что “любовницей” считалась.
Не будь такой “жены”, судьба была б иной
И по - иному бы ему писалось.
Но ни “любовница” и ни “жена”
Не знали жалости и не роняли слезы.
Не их ли то была вина,
что умер от туберкулеза?..
“Ich sterbe...” - доктору сказал
и попросил шампанского бокал.
Июль, 1992 Т. Морозова
Морозова Т. Листопад судьбы. - Ростов - н/ Д., 1997. -с. 93
- близкое
Когда-то Чеховы жили
Поблизости, в тесноте...
Отсюда в Москву отбыли -
Остался один Чехонте.
Один, чтобы кончить гимназию,
Уроки давать успевал,
И после “дремучую Азию”
Часто в Москве вспоминал.
И как-то не верится даже,
Но случай историей стал:
В альбом Селивановой Саше
Басню, шутя, написал...
Позже, в усадьбе его подмосковной,
Гостьей была она - Краузе,
Веселая, шумная Александра Львовна -
Такая забудется разве?
Домовладелица и акушерка,
Но больше всего - садовод:
Помню те розы, пионы, шпалеры,
Сирени кусты у ворот...
Каждый, играя в орлянку,
Мальчишка доподлинно знал:
Чехов свою Каштанку
На улице нашей видал.
Н. Образцова
Таганрогский вестник. - 1996. - N5. - с. 7
Обойдя кварталы новостроек,
Где завалы щебня, кирпича,
Вышли на обрыв, где все былое
Обнажилось, будто сгоряча.
Обнаженно высятся колонны,
С штормами напористыми споря...
Называли улицей влюбленных
Улицу, идущую над морем.
Вот он, дом Реми...
Живой легендой
Долгий век стоит он на юру.
Чехов проходил дорогой этой,
Щурился на море на ветру,
Щурился на ласковое небо -
А в порту, ныряя,
Лоб разбил до кости -
И в каких краях заморских не был -
Таганрожец оставался гостем.
...Разрушали ветры и снаряды
Стены этих зданий вековых -
Все-таки дыханием Эллады
Веет и сегодня среди них.
Жестки травы на краю обрыва.
Скрылась тропка...
Прямиком - в траву!..
Здесь когда-то человек счастливый
Выстроил себе кафе “Белльвю”.
Моряки приют здесь находили:
- Лесенкою узкой доберусь!..
Имя человека позабыли,
Вспоминают только: - Был француз...
Чехов здесь - уверена, не скрою! -
На высокой точке побывал
И когда в Аутке дачу строил -
Этот “вид прекрасный” вспоминал.
...Хороши осенние прогулки
Под листвой прозрачной золотой,
Памятны глухие переулки,
Полные живучей стариной
Н. Образцова
Донские горизонты. - Ростов - н/ Д., 1995. - с. 476-477
Сажая тополь, о лесах мечтать
И прозревать туман других столетий!
Он звал потомков землю украшать,
Сжигая корни всяких лихолетий.
О, как хотелось перебросить мост
В наш день, такой заманчивый тревожный!
Но, диагностик опытный, вопрос
Привык он ставить очень осторожно.
...Свершится скоро техники вторженье
В мир городов и дремлющих полей.
...Свободно расцветет воображенье -
В том мощь и сила будущих людей.
...И юмор - спутник силы и свободы -
Привычен станет каждому народу...
- А войны?.. Войны в этом мирном блеске,
Как пережиток, в прошлое уйдут...
О, если б знал, какой пожар вселенский,
Какие испытания нас ждут!
Н. Образцова
Донские горизонты. -Ростов - н/Д., 1995. - с.478
Амур чрезвычайно интересный край
А. Чехов. 1890
Путь его на Восток оказался не прост
Рек весенних разлив... Бездорожье...
Но проплыл по Амуру вверх тысячи верст
И зеркальный Байкал видел тоже,
Простирался направо дремучий Китай,
Слева скалы России вставали...
Был на скалах
крылатый приветственный грай -
Стаи птиц пароход провожали.
До Китая, казалось, рукою подать:
Ведь Амур здесь -
живая граница:
Может каждый на берег китайский шагать,
Где свобода такая приснится?
От Иркутска
китайцы встречались в пути -
Всюду длинные косы чернеют.
- Хоть живут небогато, а все же они
Одеваться красиво умеют...
Дружелюбные взгляды заметил.
В тот миг
Мысль блеснула, проста и широка:
- Да, Китай, как Россия,
пустынен и дик,
До Европы обоим далеко...
А потом по острогам ходил, одинок,
Потрясен, удручен Сахалином.
Сквозь туманы неярко
светился восток,
Волны глухо шумели, пустынно...
Этот гул океана везде окружал,
То угрюмее был, то полегче...
Вечный плен здесь тому,
кто на остров попал!
Волны тяжко давили на плечи.
Человечьих страданий глухая стена,
Целый мир заслонив, была рядом.
А за нею - Россия,
родная страна,
Океанская ширь и громада.
Как мы плохо живем!
Справедливости нет,
Трудолюбие нас не касается...
Этот горький упрек через сотню лет
В его письмах, повторяется.
Этот путь на Восток
смелым подвигом был:
Как сумел одолеть все преграды?
Его письма вещали:
- Спасайте Сибирь!
Здесь дорогу железную надо!
И. наверное, знал,
что на острове том
Клады многие скрыты глубоко,
Но возьмут их не каторжным тяжким трудом -
Вскроет вольный Хозяин Востока.
Н. Образцова
Донские горизонты. - Ростов - н/Д., 1995. -с. 479-480
Ялта.1904 г.Март.
Он вышел в застегнутом черном пальто,
В черной шляпе,
С привычною тростью.
С порога его не окликнул никто,
Собаки простились с ним просто.
Над Ялтой весна голубая плыла,
Тем воздухом не надышаться!
Но траурной эта фигура была -
Отшельника или скитальца?
Давно он в далекий отправился путь
К высшей Правде,
Добру и порядку.
С дороги такой не сойти, не свернуть...
Россия с ним шла без оглядки.
Он души людские легко постигал,
Но знал и сомнений напасти,
И Черный Монах
Незаметно бывал
Его собеседником часто.
... И прожил недолго.
И жил нелегко,
Немногим себя доверяя,
Но факел искусства
Пронес высоко,
Сквозь пошлости жизни шагая.
Н. Образцова
Донские горизонты. - Ростов - н/Д., 1995. - с. 481
...я сознаю, что климат немножко
и в моей власти...
А. Чехова “Дядя Ваня”
Все в городе - так ли, иначе -
С Чеховым силится слиться...
Туман предвечерний не прячет
Знакомые образы, лица.
Мальчишка встречается часто,
Бегущий с Каштанкой веселой,
Над картой склоняется Астров,
Рисует чащобы и долы...
Вглядитесь: картина уезда
Сплошной обвинительный акт:
Гибнет прекрасное место,
Леса вековые трещат.
Реки мелеют и сохнут,
Все меньше и птиц , и зверья...
Ведь это о нашем сегодня,
О нашей беде говорят!
Мудрее мое поколенье,
И космос уже покорен,
И все-таки “бес разрушенья”
Сидит в нас, как прежде, силен.
И Чехов, зовущий с волненьем
Родную природу беречь,
Он близок, он наш современник,
Соратник...
Об этом и речь.
Н. Образцова
Донские горизонты. - Ростов - н/Д., 1995.- с. 482
Было тихо, и в открытые окна
несся из сада аромат табака...
А. Чехов “Черный монах”
Отгремели бои... Ожил дом, ожил сад -
Им, казалось, уже не подняться...
Но ведь люди порой чудеса сотворят,
Лишь бы к Чехову им прикасаться.
Оттого-то по праву хозяином здесь
Стал почти что незрячий художник -
Он возвел этот дом,
оживил это лес,
Невозможное сделал возможным...
И паломники дружно в усадьбу пошли,
С добрым чеховским бытом встречались..
Пусть не все разгадать в его притчах могли -
Всем глаза сквозь очки улыбались.
А когда вечерами в гостиной рояль
Волновал серенадою Брага -
Чехов будто в дверях незаметно стоял,
Но с порога не делал ни шага.
И все тот же вопрос неотвязный томил
И вечерние думы не гасли:
Только будущему -
напряженье всех сил,
Или каждой минутой будь счастлив?
Н. Образцова
Донские горизонты. - Ростов - н/ Д., 1995. - с. 483
...не знаю, куда меня занесет фортуна.
Хорошо бы в Японию!
А. П. Чехова 10 окт. 1892 г.
... И продолжает “Чайка” свой полет,
Начав его от занавеса МХАТа,
К высоким думам заново влечет,
Все так же неразгаданна, крылата...
Для “Чайки” не страшны меридианы,
Другой страны привычки не страшны:
Ей , всюду одинаково желанной,
Япония и Франция равны.
Барьеры языка?
Не существуют!
Язык искусства - он понятен всем
И люди и скорбят, и торжествуют
Вокруг все тех же чеховских проблем.
И вот он - “Токио Энгеки” -
в Таганроге!
Сегодня “Чайка” стала авангардной...
Она такой понравилась немногим?
Нет, зрители остались благодарны.
Со сцены веяло дыханием Востока,
Туман клубился...
Время исчезало...
Одна любовь - упряма и жестока -
Жила на сцене.
И повелевала.
И пусть она в изодранном хитоне -
Пред нею юношам извечно преклоняться
И поднимать на плечи,
как богиню,
Отчаиваться горько.
И стреляться.
- Любовь всегда могуча,
словно солнце, -
Твердят нам просто
чеховские строки,
И эту истину доносят нам японцы,
Как греки древние, просты и босоноги.
Н. Образцова
Донские горизонты. - Ростов - н/Д., 1995. - с. 484-485
“Человеку нужно не три аршина
земли, не усадьба, а весь земной
шар, вся природа...”
А. Чехов
Он в сердце России.
Здесь ивы
Молчат над зеленым прудом.
Березы, дубы молчаливы,
Но полнится встречами дом.
От шумных застолий,
от смеха
Спешит он в свой флигель,
как в скит.
На кровле крутой
островерхой
Флагшток в ожиданьи стоит.
Как лекарь в округе
известен,
Он занят, он вечно в делах -
И все - таки дух путешествий
Маячит, как черный монах.
- На озеро Комо! В Сахару!
- На Дальний Восток!
На Цейлон!
Не флаг на флагштоке,
а парус,
Ветрами попутными полн...
По жалкому тракту,
на тройках
Рассек он российскую ширь -
И в смелых невиданных
стройках
Ему открывалась Сибирь...
И северный край ему
снится -
Сиянье полярной ночи,
Но дальше изнеженной
Ниццы
Его не пускают врачи.
И в душном постылом отеле
Он видит, прищурясь,
все то же:
Ручьи под Москвой
зазвенели...
Деревни. Туман.
Бездорожье...
Шумят, оживая, деревья,
Грачи на березах снуют
И длинные синие перья
Роняют, крича, в тишину...
Палаццо роскошные Рима,
Парижских бульваров огни...
Но в памяти ярки и зримы
Набеги азовской волны.
И город на краешке суши,
Роднее которого нет,
И домик чуть больше
ракушки,
Откуда он вышел на свет.
Туда мудрецов и поэтов
Десятки и сотни томов,
Чтоб дрогнул
заржавлено где-то
На лавке тяжелый засов!
Чтоб встали дворцы и
фонтаны
На месте саманных хибар!
... Имел путешественник
странный
Предвиденья зоркого дар.
Грядущего века зарницы
Уже трепетали вдали,
Уже раздвигал он границы
Привычных владений земли
И чуял: на дальней планете
Пойдет о Земле разговор,
О белой березе, что ветви
Колышет над синью озер.
...Летят с космодрома
ракеты -
Посланцы свободной страны,
Встречают иные рассветы
Крылатого века сыны.
И дарят далеким светилам
Землян имена, словно вехи,
Путешественника не забыли:
На Меркурии есть кратер
Чехов
Н. Образцова
Таганрогская правда. - 1979. - 17 июня
Человек, в котором все прекрасно -
мысли, и одежда, и лицо,
вечером тебе ходить опасно,
да и днем хватает подлецов.
Выдавить раба из человека!
Чуть покрепче только надави...
Был рабом, а стал душой калека
без мечты, без веры, без любви.
Ах, романтик, верил в самом деле,
Что пробьемся к свету через тьму.
Да, народ держали в черном теле,
но сегодня лучше ли ему?
Хочется мне верить - не напрасно
жил когда-то честно, не спеша
человек, в котором все прекрасно -
и лицо, и мысли, и душа.
Н. Сапотницкая
Дар. - 1995. - N10. - с. 9
Мы говорим: “Наш
Чехов,
наш земляк!” -
и оттого спокойней
и сильнее.
Когда б не он - бедней
была б земля,
людские души были
бы беднее.
Идет по жизни рядом
с нами он,
И хоть на вид и прост
и неприметен,
в созвездии
негаснущих имен
Его звезда нам прямо
в сердце светит!
Ген. Сухорученко
Таганрогская правда. - 1980. - 29 января
Зажглась, как тысяча свечей, заря.
Глава семейства Богу помолился -
Антоша Чехов - третий сын, родился.
Красив, здоров, и вес богатыря!
Он стал писателем, пленившим мир,
Таких, как Чехов, мало на планете.
О нем в ходу легенды и сонеты,
Он - гордость таганрожцев, наш кумир.
Не забывал друзей, купаясь в славе.
Знакомый мягкий взгляд, пенсне в оправе,
Немного скомканный волнистый чуб.
Мечтал вернуться в город детства снова,
Но был болезнью, как цепями, скован...
Задумался у моря старый дуб.
И. Ткачев
Ткачев И. Шальные чайки.- Таганрог, 1997.- с.5
Запахнет чаем в Лавке Чеховых,
Ступенька скрипнет под ногой,
Прошелестит листвой ореховой
Былое время за спиной.
В прихожей вешалка качнется,
Пальто отцово принимая,
Закатными лучами солнца
Намокший зонтик освещая.
Не будет пустоты музейной,
Ее заполнят разговоры
О том, что на дворах осенних
Уже зима завьюжит скоро,
И значит, семьям в Таганроге
Сидеть в метель у самовара,
Молясь купеческому Богу
В клубах дымящегося пара,
И есть блины, икру, маслины,
И конус сахарной головки.
Воображать снегов вершиной
Под новогодние обновки.
Беспечность детства ощущая,
Как вкус варенья из клубники,
Еще себя не представляя
Антоном Чеховым - великим...
О. Филиппова
Таганрогский вестник. - 1995. - N25. - с. 5
Как тихо хочется под вьюгу
Снежинку в вальсе закружить,
Свои мечты поведать другу,
Забыв гимназии режим.
На санках вмиг сорваться с горки,
Глотнуть студеный воздух дней,
Сбежать в театр на галерку
От назидательных очей..
На небе вспыхивают звезды,
И дни летят, как на пожар.
В уютном домике в морозы
Пыхтит пузатый самовар.
Медовым ладаном струится
Крещенский звон колоколов.
Семейство Чеховых садится
За стол откушать пирогов.
Все впереди: любовь, разлука,
И скука смертная от слез,
И те писательские муки,
Что голос “Чайки” нам донес.
Парит над занавесом МХАТа
Ее мятежная душа,
Познавши боль надежд и радость,
К нам, их наследникам, спеша!
Снег шелестит по Таганрогу,
Ждет встречи Чеховский театр,
И сердце верит: все дороги
Зимы ведут - в вишневый сад...
О. Филиппова
Вехи Таганрога. - 2000. - N3. - с. 48
Как хорошо вот так собраться
В старинный дом
И говорить о человеке,
Который близко нам знаком.
Уж потому, что здесь родился,
Учился, юношею стал,
Хоть взгляд, почти уже привычно
Скользит по памятным местам.
Но вот какая-то невзгода
И на душе нехорошо,
Вы томик Чехова берете,
И с ним приходит волшебство...
Кусочек жизни посторонней.
Что ни рассказ - как в капле мир:
И легкий смех, и юмор тонкий,
И тихий вздох... Каким он был?
Был человеком. Все земное
Не миновало стороной.
Сам вырвался из плена рабства,
Но, правда, дорогой ценой.
На суд потомков (самый строгий
И нелицеприятный суд)
Оставил он свои раздумья
И, подвигу подобный, труд.
И приговор суда известен,
И ничего не сделать тут -
Одни становятся историей,
Другие в забытье уйдут.
Как хорошо вот так собраться
В старинный дом
И говорить о человеке,
Который близко нам знаком!
Л. Харина
Харина Л. Вглядываясь в зеркало времен.- Таганрог, 1997.- с.2-3
в которых опубликованы стихи об А. П. Чехове
1. Бондаренко И. И. Отблески. - Таганрог, 1998. - с. 109-110
2. Бунин И. Собрание сочинений в 9-ти т. - М., 1965. - т. 1. - с. 308
3. Вехи Таганрога. - 2000. - N3. - с. 48
4. Дар. - 1995. - N10. - с. 9
5. Дон. - 1996. - N7. - с. 174-175
6. Донские горизонты. - Ростов - н/Д., 1995. - с. 476-477, 478, 479-480, 481, 482, 483, 484-485
7. Друнина Ю. Избранные произведения в 2-х т. - М., 1981. - с. 287
8. Знамя. - 1979. - N7. - с. 67
9. Исхакова К. Муха в кефире. - Ростов - н/Д., 1996. - с. 10-11
10. Кобзев И. И. Избранное. - М., 1985. - с. 111
11. Лисянский М. С. Избранные произведения в 2-х т. - М., 1989. - т. 1. -с. 103
12. Морозова Т. Листопад судьбы. - Ростов - н/Д., 1997. - с. 93
13. Новиков И. А. Собрание сочинений в 4-х т. - М., 1967. - т. 4. - с. 225, 305, 415
14. Новый мир. - 1983. - N3. - с. 149-150
15. Новый мир. - 1994. - N5. - с. 103-104
16. Орлинов О. Река Надежда, - М., 1982. - с. 151-152 17. Плещеев А. Н. Стихотворения. - М., 1975. - с. 299 - 300
18. Поэзия. Альманах. 1985. Вып. 43. - М., 1985. - с. 4
19. Северянин И. Стихотворения и поэмы. - М., 1990. - с. 228
20. Таганрогская правда. - 1979. - 17 июня
21. Таганрогская правда. - 1980. - 29 января
22. Таганрогский вестник. - 1995. – N 25. - с. 5
23. Таганрогский вестник. - 1996. – N 5. - с. 7
24. Ткачев И. Шальные чайки. - Таганрог, 1997. - с. 5
25. Харина Л. Вглядываясь в зеркало времен. - Таганрог, 1997. - с. 2-3
26. Черный С. Стихи и проза. - Ростов - н/Д., 1990. - с. 31, 427
27. Чехов А. П. Русская быль: Сборник статей. - М., 1990. - с. 34
28. Чеховиана. Чехов и его окружение. - М., 1996. - с. 125, 126 - 127, 136 - 137
29. Чеховский юбилейный сборник. - М., 1910. - с. 11, 12 - 14, 15 - 24, 26 - 29
30. Щепкина - Куперник Т. Л. Избранное. - М., 1954. - с. 383 - 384
